В последнем десятилетии X в. в древней Руси возникает литература. Стимулом для ее возникновения было принятие христианства. Иногда это утверждение понимают и истолковывают неверно и на этом основании видят в нем некое уничижение древнерусской культуры. Это мнение ошибочно, потому что думающие так без всяких к тому оснований представляют себе «долитературный» период временем полной духовной неразвитости.
До возникновения литературы словесное художественное творчество восточнославянских племен существовало в устной форме. Речевыми жанрами фольклора являлись эпические сказания, мифологические легенды; «славы», певшиеся победителям; «плачи», в которых оплакивали погибших в бою; сказки, обрядовая поэзия, пословицы, поговорки, заклинания. Благодаря летописи, уже в XI–XII вв., включившей в свой состав отдельные фрагменты эпических преданий, этот жанр фольклора мы лучше всего знаем в архаической форме. Летописные рассказы эпического происхождения давно уже привлекали к себе внимание исследователей и, по их единодушному мнению, свидетельствуют о высоком художественном совершенстве, которого достиг фольклор в долитературный период.
Письменность также получает распространение на Руси до принятия христианства. Мы обладаем свидетельствами о ее существовании с начала X в., но, возможно, она была известна и ранее. Причем начало письменности отнюдь не было связано только с проникновением на Русь христианства, так как основное применение она получила в это время в дипломатических документах (договорах, грамотах), юридических текстах (например, завещаниях), а возможно, и в частной переписке.
Мы не располагаем сведениями о каких-либо иных системах письма, существовавших на Руси, кроме кириллического письма, заимствованного у болгар. В 50–60-е гг. ХХ века имели место гипотезы о местных восточнославянских вариантах письма, предшествовавших созданию славянской письменности Константином и Мефодием, но они не получили никакого подтверждения фактами. Неясно, что представляли собой упоминаемые черноризцем Храбром «черты и резы», которыми пользовались славяне до изобретения славянского алфавита. Можно лишь предполагать, что славяне первоначально пользовались для записей буквами греческого алфавита. Иногда ссылаются на загадочное место в Житии Константина Философа, из которого следует, что Константин-Кирилл, посетивший в середине IX в. Херсонес, видел там Евангелие и Псалтырь, написанные «русскими письмены». Некоторые исследователи принимают это сообщение за свидетельство существования у восточных славян самобытной системы письма еще до создания алфавита Константином. При этом стоит обратить внимание на следующее: Константин, согласно Житию, видел не просто тексты, написанные «русскими письмены», а переводы двух библейских книг. В таком случае неизбежно допущение, что сложнейшие тексты этих книг были впервые переведены на славянский язык не Кириллом и Мефодием, умудренными в богословских тонкостях книжниками, свободно владевшими несколькими европейскими и восточными языками, вращавшимися в кругу интеллектуальной элиты Константинополя, а неведомым лицом, лишенным во всяком случае той культурной среды, которая могла способствовать осуществлению таких переводов, а впоследствии воспринять их и оценить. Такое допущение вряд ли правомерно.
Итак, фольклор, достигший высокой ступени развития, и письменность существовали до принятия христианства и до возникновения литературы. Но литература началась не с записи памятников фольклора. Напротив, хотя фольклор, исторический эпос в особенности, постоянно оказывал влияние на некоторые литературные жанры, в целом литература и фольклор оказываются в древней Руси вплоть до XVII в. противостоящими друг другу художественными системами. Памятники устной словесности не записывали. Не записывали, вероятно, не потому, что был дорог материал для письма (пергамент) и что было еще мало грамотных людей — переписчиков и читателей. Не записывали прежде всего потому, что не испытывали в этом необходимости. Фольклорные тексты помнили наизусть. Некоторые сказки, бытовые и, вероятно, мифологические легенды, поговорки, тексты песен и т. д. знали, вероятно, все. Более редкие и сложные исторические предания или мифы знали профессионалы-сказители, и именно это знание придавало им особую ценность в глазах общества. Записывать все эти тексты казалось просто ненужным, как ненужными казались записи фольклорных текстов и много веков спустя, когда появилась бумага и составление книг для домашнего чтения стало обычным делом. Фольклор стал записываться лишь в XVII веке.
Как же появилась литература?
Когда христианство было провозглашено на Руси государственной религией, когда стали строиться церкви, а в них совершаться богослужение, когда возникла необходимость в кратчайшие сроки познакомить обращенную в христианство паству со Священным Писанием и его толкованиями, с Житиями святых и проповедями, с христианской интерпретацией мироздания и историей христианской церкви, именно тогда и потребовалось перенести на Русь уже существовавшую в других странах культовую, христианскую литературу[Лихачев Д.С. Развитие русской литературы X-XVII веков. Л. 1973. С. 47]. Это и явилось первым этапом создания древнерусской литературы.
Когда же под пером древнерусских книжников возникают первые оригинальные произведения (летопись, жития, поучения, повести и т. д.), они сразу же оформляются как произведения литературные, т. е. записываются и распространяются исключительно в письменном виде. Записываются и существовавшие ранее в устной форме юридические памятники. Итак, мы видим, что литература возникла как прямое следствие принятия христианства и по функции своей должна была бы быть сугубо культовой литературой, ибо иные «мирские» жанры художественной речи существовали и продолжали существовал в устной форме. И действительно, именно потребностям христианского культа отвечало большинство жанров, как ее называют, литературы-посредницы, перенесенной на Русь одновременно с принятием христианства. А еще академик Д.С. Лихачев предложил ее называть «наднациональной литературой». "Эти литературы, — писал он, — создавались во многих странах, были общим достоянием этих стран, служили их литературному общению«.[ Лихачев Д.С. Развитие русской литературы X-XVII веков. Л. 1973. С. 24]
Что же представляла собой литература-посредница в жанровом отношении? В нее входили богослужебные книги: книги Священного Писания, специально приспособленные для чтения в церкви (Евангелие, Апостол, Псалтырь), различные служебники. Распространенным жанром были Жития святых. В сборниках, датируемых временем не позднее рубежа XIV и XV вв., мы найдем более пятидесяти переводных житий — Алексия Человека Божия, Антония Великого, Евфимия Великого, Иоанна Кущника, Нифонта Констанцского, Пахомия Великого, Жития мучеников и мучениц — Анастасии, Варвары, Дмитрия Солунского, Ирины, Христофора и др.
Нравоучительные статьи группировались также в сборниках таких, как «Паренесис» (увещевание) Ефрема Сирина, «Лествица» Иоанна Синайского, «Пандекты» Антиоха, «Пандекты» и «Тактикой» Никона Черногорца.
В составе литературы-посредницы на Русь пришли памятники церковного права (кормчие книги), церковные уставы, философские сочинения («Шестодневы» и «Физиолог»). Особое место занимали исторические сочинения: хроники и палеи. Уже в XI-—XII вв. на Руси стали известны переводы двух пространных византийских хроник — «Хроники Георгия Амартола», «Хроники Иоанна Малалы». Обе хроники начинали изложение с рассказа о сотворении мира и библейской истории, затем приводились сведения о некоторых восточных царях, об Александре Македонском и его преемниках в Египте и Сирии; после этого достаточно подробно излагалась история Древнего Рима и Византии. В «Хронике Георгия Амартола» историческое повествование доводилось до середины X в., в «Хронике Иоанна Малалы» — до VI в. Эта последняя хроника содержала изложение античных мифов и подробно рассказывала о Троянской войне. «Хроника Амартола» была более «ученой»: в ней значительное место уделялось церковной истории, собственно исторические сведения перемежались с пространными богословскими рассуждениями.
Уже с XI в. на Русь проникают и апокрифические сочинения. Апокрифами именуются произведения, повествующие о событиях и персонажах библейской истории, но иначе, чем в книгах Священного Писания, или произведения, в которых встречаются сюжеты и мотивы, расходящиеся с официальными догматами христианской церкви. Так, в апокрифах излагалось иное, отличное от евангельского жизнеописание Иисуса Христа (так называемые апокрифические Евангелия), сообщались дополнительные подробности о библейских персонажах: Адаме и Еве, Аврааме, Исааке, Иосифе, Моисее, Соломоне, пророках Иеремии, Варухе и Данииле. В апокрифических сказаниях описывались ад и мучения в нем грешников («Хождение богородицы по мукам») или судьба человеческой души после смерти (апокрифические элементы в Житии Василия Нового). Любопытно отметить, что наряду с текстами апокрифов на Русь пришли и «индексы» — перечни тех же самых апокрифических памятников с указанием на запретность или нежелательность их чтения верующими.
Но особенно примечательно, что на Руси уже в XI–XII вв. были переведены произведения совершенно светского характера. Это, например, «Александрия» Псевдокалисфена —эллинистический роман о жизни и деяниях Александра Македонского, «История Иудейской войны» Иосифа Флавия — обширное повествование об истории Иудеи с 70-х гг. II в. до н. э. до 70-х гг. I в. н. э. Светские памятники — хроники и повести — занимали в литературе-посреднице весьма скромное место, большинство переводных сочинений по своему назначению принадлежало к богословской литературе. Но многие из них содержали при этом и общекультурную информацию, и прежде всего, сведения исторического и географического характера. Библейские книги Бытие, Исход, Левит, Второзаконие, Иисуса Навина, Судей, четыре книги Царств) содержали сведения по истории Израиля, Иудеи и сопредельных государств. Сведения эти были скупы, исторический процесс рассматривался всего лишь как история взаимоотношений Бога с народами этих государств и их правителями, и тем не менее, даже эти сведения способствовали расширению кругозора древнерусского читателя. Библейское «родословие» позволяло уместить на хронологической шкале всю историю человеческого рода за пять тысяч лет, ибо Библия сообщала о генеалогии «праотцов», начиная от Адама.
Немало исторической и географической информации содержали Жития святых. Прежде всего потому, что среди переводных житий были жизнеописания церковных деятелей и отцов Церкви — Иоанна Златоуста, Афанасия Александрийского, основателей монашестваАнтония Великого, Феодосия Великого и др., герои житий или в крупнейших городах Средиземноморья — Риме, Александрии, Ефесе, Константинополе или, напротив, в малоизвестных малооазийских или африканских городках и селениях.
Академик Д. С. Лихачев предположил, что первым древнерусским произведением могла быть так называемая «Речь философа» — краткое изложение священной истории, включенное впоследствии в русскую летопись.[Лихачев Д.С. Великое наследие. Классические произведения литературы Древней Руси. М. 1979. С. 33] Первым могло быть и «Сказание о распространении христианства на Руси». Такое название Д. С. Лихачев дал условно выделяемому им в составе летописи комплексу рассказов о первых христианах на Руси. Это «Сказание», по предположению Д. С. Лихачева, могло быть создано в 40-х гг. XI в. Оно предшествовало древнейшему летописному своду и впоследствии вошло в его состав. В своем первоначальном виде сохранились лишь немногие из древнейших оригинальных произведений русских авторов: «Слово о законе и благодати» Илариона, Жития Бориса и Глеба и Феодосия Печерского, сочинения Владимира Мономаха, «Повесть временных лет», а также сочинения русских церковных писателей — Феодосия Печерского, Луки Жидяты и других, об авторстве которых мы имеем скудные и противоречивые сведения.
«Слово о законе и благодати» было создано в 40-х гг. XI в. Автор его — священник Иларион, впоследствии ставший единственным в XI веке русским митрополитом, остальные митрополиты были греки и присылались на Русь константинопольским патриархом.
«Слово о законе и благодати» не просто торжественное «слово», а церковно-догматический сюжет: это подлинно церковно-политический трактат, прославляющий Русскую землю и русских князей и обстоятельно аргументирующий право на это прославление.
В первой части «Слова» содержится рассуждение о соотношении Ветхого Завета — закона, установленного для одного лишь иудейского народа, и Нового Завета — благодати, к которой могут приобщиться все народы без исключения. Подчеркивая вселенский характер христианства, естественность того, что «вера... благодатная дошла и до нашего народа русского», Иларион подводит слушателей к мысли, что принявшая христианство Русь не уступает в своих достоинствах ни Византии, ни другим христианским государствам. Каждая страна имела своего просветителя, для иных стран это были Апостолы, для Византии — «равноапостольный» император Константин, сделавший христианство государственной религией. Русский князь Владимир «равноумен», «равнохристолюбец» Константину, так как его деяние — также явление вселенского масштаба. При этом Иларион подчеркивает, что Владимир крестил Русь по собственному побуждению, по внушению свыше, а не по настоянию греческого духовенства. Иларион призывает почтить Владимира не только как «крестителя» Руси, но и как могущественного и авторитетного государственного деятеля. Так в «Слово» естественно входит новая и весьма неожиданная для этого жанра тема — прославление Русской земли. Русь была великой страной еще до принятия христианства: дед и отец Владимира — «старый Игорь и славный Святослав» на весь мир прославились мужеством и храбростью, и по сей день их вспоминают и чтут, продолжает Иларион, и правили они не «в худой и неведомой земле», а на Руси, о которой знают и слышат «на всех четырех концах земли». И сам Владимир «славный от славных, благородный от благородных», он был «единодержцем своей земли», покорившим окрестные страны одни миром, другие мечом. Заключительная часть «Слова» посвящена сыну Владимира — Ярославу Мудрому. Он укрепил христианство, создал и украсил Софийский собор, равного которому нет, по мнению Илариона, «во всем полуночии земном от востока и до запада», он укрепил оборонительные сооружения Киева. И снова деяния духовные идут рука об руку со светскими. Завершает «Слово» молитва, в которой Иларион просит Бога уберечь Русь «от всякой рати и пленения, от голода и от всякой скорби и туги». «Пока стоит мир,— продолжает Иларион,— не приведи на нас напастей испытаний, не предай нас в руки иноземцев», «врагов отгони, мир укрепи, чужие страны укроти... пошли мудрость боярам, укрепи города...».
Утверждение величия Русской земли, ее равных прав в кругу других христианских государств, благоверия ее князей — все это было чрезвычайно важным. Возможно, Иларион имел в виду указать на необходимость канонизации Владимира, чему противился константинопольский патриарх, но совершенно ясно,что «Слово» было своего рода политическим трактатом, обосновывавшим независимость русской Церкви и русской государственной политики от Византии. Оно подчеркивало равенство Руси и Византии, равенство, идея которого оказывала влияние даже на церковное и гражданское строительство: на Руси строились храмы, одноименные знаменитым константинопольским соборам,— Софийские соборы в Киеве и Новгороде, церкви св. Ирины и св. Георгия в Киеве, киевские «Золотые ворота» и т. д. Таким образом, все «Слово» Илариона, пишет Д. С. Лихачев, «от начала до конца представляет собой стройное и органическое развитие единой патриотической мысли... Соединение богословской мысли и политической идеи создает жанровое своеобразие «Слова» Илариона«.[ Лихачев Д.С. Великое наследие. Классические произведения литературы Древней Руси. М. 1979. С. 38]
Как уже говорилось, одновременно со «Словом о законе и благодати» Илариона могло быть создано и «Сказание о первоначальном распространении христианства на Руси» — предшественник древнерусской летописи. «История возникновения летописания — чрезвычайно сложная и спорная проблема, — пишет доктор филологических наук О.В. Творогов.- Есть мнения возводить истоки летописи к концу X в. Но необходимо в этом случае отличать летопись как литературный жанр, построенный по особым, постепенно вырабатывавшимся правилам, от записей исторического характера, которые могли вестись и ранее, возможно даже до принятия христианства, поскольку письменность была уже известна. Но эти записи до нас не дошли, а анализ древнейших летописей указывает скорее на иной путь развития жанра» [ Творогов О.В. Летописи и древнерусская литература. Вопросы истории. № 6. 1987]. Строго говоря, даже «Сказание о первоначальном распространении христианства», если оно имело тот вид, который придает ему в своей реконструкции Д. С. Лихачев, еще не было летописью: оно состояло из нескольких сюжетно замкнутых рассказов, объединенных лишь общей темой. Придал ему традиционный вид — превратил в погодичное изложение событий, лишь монах Киево-Печерского монастыря Никон в 60-е гг. XI в.
В начале XII в. великий князь Киевский Владимир Мономах пишет свое «Поучение», обращенное к детям, но призванное стать политическим и нравственным кодексом для всех русских князей. Аналогий «Поучению» Мономаха в литературе-посреднице мы не найдем. Но если бы они и были обнаружены, «Поучение» не утратило бы своего основного достоинства: князь не ограничивается общими этическими наставлениями, извлеченными из святоотеческой литературы, его советы конкретны, опираются на опыт русской духовной и политической деятельности.
Интересен также и Киево-Печерский патерик, представляющий собою сборник рассказов разного времени о монахах Печерского монастыря. К нему присоединена исключительно интересная переписка епископа Симона и некоего церковного карьериста Поликарпа, стремившегося за взятку (деньги давала княгиня дочь Всеволода Большое Гнездо) получить высокий церковный пост.
Большой интерес представляют два литературных произведения — «Слово Даниила Заточника» и «Моление Даниила Заточника», иногда ошибочно приписываемые одному лицу.
«Слово Даниила...», — пишет академик Б.А. Рыбаков -челобитная, направленная неким Даниилом, заточенным на озере Лаче (отсюда— «Заточник»), князю Ярославу Владимировичу около 1197 года. Это блестящее произведение, характеризующее в излюбленной средневековыми авторами форме афоризмов разные стороны русской жизни конца XII века. Здесь и обличение княжеских тиунов и рядовичей, притесняющих мелких феодалов, и недовольство богатыми, но глупыми людьми, которых слушают только из-за их положения, и насмешки над гонцами и послами, которые вместо исполнения возложенных на них дел проводят время в "дому пировном"[ Рыбаков Б.А. Мир истории. Начальные века русской истории. М. «Молодая гвардия». 1984. С. 337].
Автор, начитанный и умный человек, пострадавший в прошлом за какое-то свое литературное произведение («художество»), предлагает свои услуги князю, так как он«одеяниемоскуденесмь, но разумом обилен.
Он, очевидно, не только писатель, но и хороший оратор: «Бысть язык мой яко трость (перо) книжника скорописца и уветлива уста, аки речная быстрость». Возможно, что Даниил вел одно время летопись при дворе Всеволода Большое Гнездо. Под 1192 годом там помещено поучение по поводу пожара во Владимире, бичующее тех богатых людей, которые закабаляли «неправедным написанием» беспомощных погорельцев.
«Слово Даниила Заточника» было очень популярно его переписывали и читали на протяжении веков. Уже через три десятка лет оно вызвало подражание у анонимного автора, укрывавшегося под именем же Даниила, но честно сообщившего читателям, сам он «не мудр, но в премудрых ризу (одежду) облачихся, а смысленных сапоги носил есмь». Свое произведение (примерно 1229 год) этот псевдо — Даниил назвал «Молением», включив в него почти все «Слово Даниила...» и дополнив его рядом новых интересных афоризмов. Адресовано «Моление» переяславскому князю Ярославу, сыну Всеволода Большое Гнездо [ Рыбаков Б.А. Мир истории. Начальные века русской истории. М. «Молодая гвардия». 1984. С. 337].
Самым главным, всемирно известным произведением древнерусской литературы является «Слово о полку Игореве», написанное в 1115 году в Киеве. Этой поэме подражали современники и писатели начала XIII века.
Главной частью поэмы является «златое слово», обращение ко всем князьям с горячим патриотическим призывом «вступить в стремя за Русскую землю», помочь обездоленному Игорю. Бессмертие поэме обеспечил высокий уровень поэтического мастерства. Любимый образ поэта — сокол, высоко летающий и зорко видящий даль. Сам автор все время как бы приподнимает читателей над уровнем земли, над видимым на ней (конные воины, деревья, реки, необъятная степь, лебеди, волки, лисицы, города с их дворцами) и показывает всю Русь, от Карпат до Волги, от Новгорода и Полоцка до далекой Тмутаракани у Черного моря.
"При всем патриотизме древнерусской литературы мы не найдем в ней и следа проповеди агрессивных действий. Борьба с половцами рассматривается лишь как оборона русского народа от неожиданных грабительских набегов. Характерной чертой является и отсутствие шовинизма, гуманное отношение к людям разных национальностей: «Милуй не токмо своея веры, но и чужия, аще то буде жидовин или сарацин, или болгарин, или еретик, или латинянин, или ото всех поганых — всякого помилуй и от беды избави (Послание к князю Изяславу)[ Рыбаков Б.А. Мир истории. Начальные века русской истории. М. «Молодая гвардия». 1984. С. 341.].
Нельзя не вспомнить и о таком произведении как «Житие святых мучеников Бориса и Глеба», а также, написанном Нестором "Чтение о житии и о погублении Бориса и Глеба".
«То, что мучениками являются благочестивые христиане,— традиционный мотив жития-мартирия, но необычно, что мучителем их является не языческий царь, не иноверец, не еретик, обрушивший гонение на ортодоксальное Православие а такой же, как и Борис и Глеб, православный князь. Конфликт состоит в том, что Борис и Глеб выступают как верные последователи активно защищаемого летописью принципа подчинения «старшему» князю, которого они должны чтить «в отца место», а «окаянный Святополк» именно этот принцип, положенный в основу межкняжеской политики Киевской Руси, делает основой своего злодеяния: князья, подчиняясь своему долгу вассала, безропотно едут к Святополку, невзирая на предостережения, а он жестоко расправляется с ними. Поэтому культ Бориса и Глеба приобретает особые черты: политическое значение нравственного подвига князей-мучеников заслоняет традиционный мотив покорности и непротивления. Не случайно не только в исторической литературе, но и в православной Борис и Глеб выступают как воины — защитники Русской земли, посылающие победу русским князьям — своим "сродникам"[Творогов О.В. Летописи и древнерусская литература. Вопросы истории. № 6. 1987].
В заключение сделаем некоторые выводы об общих направлениях развития литературы в XI–XII вв.
Во-первых, литература в Древней Руси возникла как следствие принятия Православия.
Во-вторых, интенсивно развивалось летописание. Создавались личные княжеские летописи, летописные своды отдельных городов и княжеств. Сравнительно с «Повестью временных лет», летописание XII — начала XIII несколько утрачивает свою «литературность»: погодичные статьи, увеличиваясь в объеме, одновременно становятся скорее информативными, чем описательными. Но в недрах летописания развивается новый жанр — историческая повесть. Она возникает в тех случаях, когда событие заслуживало более пристального внимания и требовало более литературного описания, чем мог это позволить стиль погодичных записей.
Во-третьих, в течение XI–XII вв. древнерусские книжники овладевают всеми основными жанрами литературы. Создаются свои оригинальные жития святых-мучеников и жития подвижников (упоминавшееся ранее Житие святых мучеников Бориса и Глеба, Житие Феодосия Печерского, рассказы о подвижниках Киево-Печерского монастыря, вошедших впоследствии в Киево-Печерский патерик и др.)
В-четвертых, появление в древнерусской литературе произведений, не находящих соответствия в литературе-посреднице («Поучение Владимира Мономаха», «Слово Даниила Заточника», «Слово о полку Игореве» и др.)
Такова кратко история взаимоотношений древнерусской литературы и Русской Православной Церкви с принятием христианства на Руси в первые века русской истории.
Александр Медельцов
историк, член Союза писателей Беларуси